Елена Сафронова

Прозаик, литературный критик-публицист. Редактор рубрик «Проза, критика, публицистика» литературного журнала Союза писателей Москвы «Кольцо А». Постоянный автор литературных журналов «Знамя», «Октябрь», «Урал», «Кольцо «А» (журнал Союза писателей Москвы), «Вопросы литературы», «Бельские просторы» и др. Прозаические произведения выходили в сборниках: «”Пролог” (молодая литература России) -2007»; «Новые писатели» за 2006 год; «Первовестник» Астафьевского фонда 2007 года; сборниках фантастики «Аэлита — 2008», «Русская фантастика — 2013». Автор двух книг критико-публицистических статей: «Все жанры, кроме скучного» (М., Вест-Консалтинг, 2013) и «Диагноз: Поэт» (М., Арт Хаус Медиа, 2014), романа «Жители ноосферы» (М., Время, 2014), сборника рассказов «Портвейн меланхоличной художницы» (Екатеринбург, Евдокия, 2017). Роман «Жители ноосферы» вошёл в лонг-лист литературной премии «Ясная Поляна» 2015 года. Лауреат Астафьевской премии в номинации «Критика и другие жанры» 2006 года, премии журнала «Урал» в номинации «Критика» 2006 года, премии СП Москвы «Венец» 2013 года и др.

«И наш прейдет эон, и это будет первым Воскресеньем…»

Тамара Жирмунская «Никто не прав, никто не виноват»/ Избранное. — М.: Вест-Консалтинг, 2020. — 336 с.

…Но если паром выйдет весь мой дар
и не сумею ни любить, ни петь я,
какую бы отсрочку век ни дал,
я не хочу такого долголетья.

Такие стихи написала где-то в шестидесятые годы Тамара Жирмунская  — русский поэт, переводчик, литературный критик, литературовед.Они оказались пророческими.

В настоящее время Тамара Александровна живет в Германии. В марте 2020 года ей исполнилось 84 года — это ли не долголетье?.. В преддверии дня рождения у Тамары Жирмунской вышла книга стихов «Никто не прав, никто не виноват» — избранное за многие годы творчества, куда вошли стихи, созданные давно и включенные в ранее вышедшие книги, а также произведения 2010-х годов. В числе последних и большая поэма «Мать Мария», написанная к памятной дате — 31 марта 2015 года, 70-летию со дня гибели Елизаветы Юрьевны Кузьминой-Караваевой в газовой камере нацистского лагеря Равенсбрюк. Трудно сказать, почему эта судьба так важна Жирмунской — но я как рецензент вижу, что ради этой поэмы книга во многом и составлялась.

Долголетье Тамары Александровны оказалось «певческим». В 2013 году Жирмунская издала прозаическую книгу воспоминаний «Нива жизни». Я писала о том сборнике прижизненных и памятных эссе о современниках поэтессы в «НГ-Exlibris» и до сих пор помню, какое приятное впечатление он на меня произвел. Позволю себе маленькую цитату из предыдущей рецензии: «…интеллигенция шестидесятых живет по благородному принципу «Один за всех!». Тамара Жирмунская написала книгу, в которой говорит «за» двадцать восемь человек». Да — в своей книге документальной прозы Жирмунская говорила за выдающегося прозаика Юрия Казакова, за великую поэтессу Беллу Ахмадулину, за легенду бардовской песни Булата Окуджаву, за почти забытую Инну Кашежеву, автора эстрадных песен «Утоли мои печали» (из репертуара Марии Пархоменко) и «Не встретимся» (пел Эдуард Хиль), даже за своего духовного отца протоиерея Александра Меня. Но сама Тамара Александровна, хоть была добросовестной и любящей рассказчицей, осталась в тени. Говоря за тех исторических личностей, с кем ее судьба свела, она закономерно не могла много говорить за себя саму. То была не ошибка, не недоработка — данность, продиктованная формой дружеских воспоминаний.

Книга стихотворений «Никто не прав, никто не виноват» «корректирует» тот расклад. В стихах Тамара Жирмунская высказывается преимущественно за себя и от себя (за исключением поэмы  «Мать Мария», о которой нужен особый разговор). Как указано в издательской аннотации, этот сборник поэтесса составила сама, придерживаясь хронологической последовательности и «отбирая из своих не столь многочисленных сборников те стихи, что наиболее точно выражают суть ее творчества». Примем как должное желание автора составить «автопортрет» или исповедь.

В новом сборнике стихотворения сгруппированы в семь блоков, неравномерных по количеству текстов: если в главке «Район моей любви», условно объединяющем детско-юношеские воспоминания, всего двенадцать стихотворений, а в завершающей книгу главе «Киви» с поздними «эмигрантскими» стихами — тринадцать, то в срединных главках — по несколько десятков. Их названия звучат одностишием: «Район моей любви» — «Забота» — «Грибное место» — «Нрав» — «Праздник» — «Конец сезона» — «Киви». Хронологически эти главы проходят через войну, послевоенную разруху, восстановление хозяйства, полет в космос, «оттепельную» жизнь, проникнутую духом легкой богемности — дома отдыха, дачи писателей, выставки, кинотеатры, поездки по миру — до восьмидесятых годов. Для Жирмунской эпоха 1980-х отнюдь не светлая — начинаются утраты товарищей и принимается решение об эмиграции. Обо всем рассказано правдиво, без утайки и лести — слово Жирмунской не терпит украшательств и лукавства.

Бывает проза поэтичного склада. У Жирмунской наоборот — ее поэзия во многом «прозаического», нарративного свойства. Ей свойственная панорамность и повествовательная интонация, а тексты, как правило, помимо героини-рассказчицы густо «населены» другими людьми. В силу этого даже лирические стихи оказываются не только «криками души», но целыми картинами, воспроизводящими быт, характеры, диалоги (хочется продолжить этот ряд словом Жирмунской — «нравы»). Особенно ярко это проявляется в стихах о военном детстве.

Стихотворение «Четыре года» закольцовано этим понятным без долгих слов числительным: «Четыре года нам должна четырехлетняя война», — и пронизано болью ребенка, оставшегося в круглосуточном саду без мамы и папы, без лакомств и праздников:

Опять зима.
В руках верчу
Мороженые мандарины.
Солдат в пилотке их принес.
Солдат!
Не Дедушка Мороз!

Еще больше страшной «детской» правды о войне в стихотворении «Кукла», где мама выменяла любимую игрушку дочери на сало — понимая, что еда важнее всего, маленькая героиня стихотворения, тем не менее, мысленно вздыхает:

Но за куклу дала б что угодно.
Даже карточки, даже на хлеб.

Невеликая по объему «Кукла» — целая баллада с мощным христианским финалом: ребенку в эвакуации чудом досталась кукла другой погибшей девочки, но, когда в тыл привезли «детей-ленинградцев, невесомых, как пух, старичков», героиня-рассказчица отдала драгоценность голодной малышке.

Балладная форма свойственна поэтике Тамары Жирмунской. Она не исчезает из ее стихов, даже когда проходит война. Мирная жизнь не менее интересна для поэтического отражения — разумеется, когда автор не просто смотрит вокруг, но и видит других людей и чувствует их психологию. Показательна «Баллада об одной комнате», где жанровое определение вынесено в заголовок:

Всё в одной комнатке, все в одной комнатке:
Шашка на стенке и детские коврики.
Кончил училище — въехали вскорости
В дом, где не в комнатке жаться, а в комнате.

(…)

Разве уснешь в этом щебете, гомоне?
Все в одной комнате, всё в одной комнате…

(…)

Вышла —уехала. Кончил — направили.
Сам-то сгорел на работе, как в пламени.
Ходишь и планки считаешь на кителе.
«Милые, вот вы меня и покинули.
Тварей не держите, свет экономите.
Всё одна в комнате, всё одна в комнате».

А вот стихотворение «Гаврилов Посад» не квалифицировано автором, как баллада, однако представляет собой образец этого же жанра, да еще и с глубоким метафизическим смыслом. Гаврилов Посад, в честь которого названы стихи, здесь не появляется, а существует вдали, как некая Фата Моргана или Царство Небесное:

В сорок третьем, в мартовские дни,
выпала мне царская награда:
возвратились сверстники мои
из глуши Гаврилова Посада.
Молчаливо, громко, тяжело
топали по собственному дому.
— Посмотри. Погода. Повезло, —
вдруг на «о» один сказал другому.

Гаврилов Посад здесь даже не деталь пейзажа, а глубинная Русь, откуда интеллигентные столичные дети, наполовину евреи, привезли «оканье». В бытовой, казалось бы, зарисовке Жирмунской — как ребят безуспешно отучают от акцента — небольшой ярославский городок предстает символом непобедимости и непокоримости России, кладезью, откуда она всегда будет черпать силы.

Умение Тамары Жирмунской писать сюжетные стихи достигает апогея в поэме «Мать Мария». Здесь авторская работа с текстом филигранна. Тамара Жирмунская отталкивалась от факта, что Елизавета Кузьмина-Караваева, Мать Мария, всю жизнь, даже в концлагере, писала стихи (может быть, этим тождеством жизни и творчества героиня и близка Жирмунской?..). «Вот почему я позволила себе писать поэму от первого лица как монологи моей героини», — поясняет автор во вступительном слове. В поэме четырнадцать страстных и горьких монологов — Елизавета Юрьевна была натурой экспрессивной, жила чувствами, что понимает поэтесса-биограф. Любовь к Блоку явилась для Кузьминой-Караваевой первым серьезным испытанием:

Положи мне на плечи, как давеча, крылья
голубые свои,
чтобы силу сумела извлечь из бессилья
и Любовь — из любви.
Ты пленился девчонкой, никем не любимой, —
Маков цвет.
мне ж пылать купиною неопалимой,
мой поэт.

Но дальше женщину ожидают худшие скорби — бегство из России, прозябание в чужой стране, смерть дочери — приведшая к религиозному прозрению, переосмыслению жизни:

Бог отнял дитя, чтоб смотрела не в чрево, а в небо,
превыше земного алкала небесного хлеба, —

помощь нуждающимся, помощь евреям, участие в Сопротивлении, допросы гестапо —

Пришли. Арестовать. Меня. В моем
 дому. И похваляются бесчинством, —

пленение в Равенсбрюке и газовая камера. Каждому из этапов жизни Матери Марии Жирмунская посвящает поэтический монолог — и эти строки, где выразительность доминирует над нарративом, складываются в биографически и психологически четкий сюжет. Тамара Жирмунская не оставляет свою героиню на пороге смерти — она осознает, что для верующей Матери Марии конец земного бытия не означает «точку», и дарит ей два «посмертных» монолога:

Река. Заезженный Харон,
по виду старшина-сверхсрочник,
меня сажает на паром,
бубня, твердит о сверхурочных.
Но вот уж берег. Дочки, сын
ко мне бегут…

…О, мы — свидетели таких времен,
что сонмы бестелесных сил заменим,
и вострубим, и наш прейдет эон,
и это будет первым Воскресеньем.

Совершенно логично, что христианская душа Матери Марии в последние земные минуты думала о жизни вечной — и обещала ее другим. Это очень тонко почувствовала Тамара Жирмунская. Прочтение «Избранного» поэтессы оставило ощущение соприкосновения с миром, в котором я не бывала, но о котором теперь знаю неизмеримо больше. А это — главный признак «состоявшейся» книги.

Спасибо за то, что читаете Текстуру! Приглашаем вас подписаться на нашу рассылку. Новые публикации, свежие новости, приглашения на мероприятия (в том числе закрытые), а также кое-что, о чем мы не говорим широкой публике, — только в рассылке портала Textura!